Прямая память

23 апреля 1945 года звено из шести танков, которыми я командовал, бодро ползло по Германии к Берлину. Светило солнышко, пели птички, и я в отличном настроении сидел в третьем танке от головы колонны, высунувшись из люка. Когда мы приблизились к опушке леса, из него внезапно полукругом показались черные «Пантеры» примерно такого же количества, и почти в упор стали нас расстреливать. Взорвался наш первый танк, через пять секунд второй, а потом и мой. Я оказался над сражением, увидел, как взрываются последние танки, подумал: «Что за хрень, вот я беспечный дебил».

Посмотрел на командира первого экипажа, который в замешательстве крутился на своим подбитым танком, потом оглянулся на других бойцов, тоже уже появляющихся примерно в сотне метров над полем. Мы переглянулись, все было понятно, и мысленно попрощались. Я был молодой и веселый (около 30), никакого пафоса и трагедии не было. Я переместился в свою деревню, некоторое время смотрел, как жена занимается домом, моими дочкой и сыном, мысленно попрощался с ними, и затем перебрался в другое место, чтобы найти там новую маму.

Украина. Я молодая совсем девушка. Деревня под немцами давно. Полицаи из местных деревенских мужиков достали всех. Немцы на постое в деревне. Еды не хватает уже, столько ртов кормить. Я подкармливаю детей — сирот, родителей которых расстреляли, подозревая в связи с партизанами. В нашем погребе есть ещё кое какая еда, т к семейство было большое и запасов много было.

Я ношу записки партизанам. Я связная. Боюсь страшно. Ноги каждый раз трясутся, т к за мной ухлёстывает один полицай и мешает мне быть незаметной. Я его ненавижу, конечно. А в этой жизни это был один из моих родственников, который мне с детства страшно не нравился. Когда я раскопала этот случай, то появились и объяснения моей неприязни.

Что потом произошло толком не помню, но мой дом подожгли и я сгорела. В 1943 г в Англии взяла тело в английской семье.

Хотелось бы чтобы это было что-то героическое, но я шпионю в Японии в пользу Америки под видом христианского миссионера. В один день это обнаруживается, и меня коллективно казнят. И половину этой жизни я разбиралась с тем, на кой меня занесло в востоковедение, Японию, и почему я так не люблю японцев. 🤦♀️😂

У меня это было первое спонтанное переживание пж — картинка внезапно возникла на объективах КСХ с очень ярким, сочным риколом: возал, толчея, поезда, дым и запах ядрёный, совсем иной, чем сейчас на вокзалах.

Позже собрался пазл из трёх фрагментов. Первый — начало зимы, снежок, почти ч/б пейзаж и огромное красное полотно со свастикой на административном здании. Это Польша, я молодой еврейский парень. И очень сильная эмоция — осознание того, что вот он, звездец приблизился вплотную, это финал твоей жизни.

Следуюший фрагмент — я лежу в постели с девушкой, у неё пышные курчавые волосы, я перебираю их пальцами. Мы молчим. Печаль от того, что всё заканчивается, едва начавшись.

И третий кусочек — тот самый вокзал. Нас загружают в вагоны. Еще не так плотно, как потом показывают в хрониках. В вагоне есть лампочка. Я лежу, смотрю, как она раскачивается, понимаю, что дальше будет невыносимо хуже. Я ухожу из тела на очень сильном намерении умереть, чтоб не переживать всё то, что грядёт.

В этой жизни еврейские колыбельные, музыка, фольклор всегда вызывали щемящее чувство…

Жизнь между той и этой получилась какой-то совершенно бессмысленной и плоской, как на паузе. А в этой уже взялась за голову 🙃

Утро… возможно, блокадные улицы Ленинграда, я чувствую себя ребёнком, лежу у каких то ступеней, всё серо-грязное, может весна… Перед моим лицом лежит птенец не живой, я тянусь зачем-то к нему, и происходит экстериоризация…

Я погибла при бомбёжке в 1941 году в городе Шахты.

Мне лет 25-30, я бегу по лесу, меня преследуют, на мне военная офицерская форма. В руке пистолет, я прячусь за березами и отстреливаюсь. На улице лето, яркий свет, солнце, я бегу, стреляю, потом пистолет перестает стрелять и жизнь моя заканчивается. У меня ужас, что пистолет перестает стрелять, и все, экстеризация.

Мы с сестрой, моей сейчас (тогда мужики) в госпитале (на чьей стороне нет данных). Я стою у окна. Осень. Она лежит. И мы клянемся, что после войны будем заниматься детьми. Чтобы с детства они выкладывали себе в головы, что Мир — игра лучше войны. 😁🔥

Я в это время на той стороне был. Это была жизнь, когда у меня не болела голова, жизнь полная спокойствия и достоинства — всё было четко и понятно, я принадлежал сплоченному коллективу и плодотворно трудился. Я не был на передовой, занимал технический пост, скорее всего инженер, потому что присутствует масса чисел и материи неживой. Помню свою одежду и машину. Закончилась жизнь на американском аэродроме (возможно лат. америка). Самолет приземлился, я вышел и поймал пулю. Я вижу это снайпер, потому что обстановка была мирная и я не ожидал, было солнечно,. Стало очень спокойно и картинка постепенно стала черно-белой и совсем выключилась.

Решил поделиться своими воспоминаниями о той войне. На фото, которое я нашел в сети, два матроса лидера КЧФ «Харьков», погибшего от немецких бомб 6 октября 1943 года в Черном море. Слева отец Максим Щ… бина и его сын Иван (я тогда). Мне страстно хотелось получить данные о наличии прошлых жизней, и вот однажды 12.05.98 года это произошло в одитинге. Вылезла фраза: «Осколочным заряжай». После нескольких раз повторения я возвратился на «Харьков», на палубе которого рвутся бомбы. Вышла страшная контузия. Матросы, обнявшись пели песню: «Врагу не сдается наш гордый Варяг». Было очень много слез, а потом полегчало. В этой жизни эта песня наводила на меня смертельную тоску. Долго я бродил по библиотекам и архивам, пока не узнал, что обстоятельства этого боя были засекречены до конца 80-х годов. После одитинга вышел на улицу, вздохнул чистый воздух, не услышал взрывов и понял. что жизнь — прекрасна.

Позже лет через 15 я увидел по ТВ выступление писателя -мариниста историка Шигина, нашел и купил его книгу «Морские драмы второй мировой», где в числе других было описано сражение по часам «Харькова» и эсминцев «Беспощадный» и «Способный». Он нашел, что матросы действительно пели песню о Варяге. Они непрерывно стреляли из зенитных автоматов и вместе с орудиями ушли на дно. Отец выжил, а сын погиб. Отец был командором носового орудия на Авроре, когда она пальнула в 1917 году.

Март 1942 года, Белорусское полесье, я сижу на какой-то кочке или на поваленном деревце, привалясь левым боком к березке. Рядом со мной Лида, это моя девушка, она радист нашего партизанского отряда… Я обнимаю Лиду правой рукой за плечи, вижу березки, еще без почек после зимы. Но уже чувствуется пока осторожное легкое дыхание весны. По небу плывут облака, рябь идет по воде, — там затопленные поросшие лесом поляны, болото… Правым боком я чувствую теплое тело Лиды, слышу запах ее волос. Лида говорит, как она познакомит меня со своими родителями… Мне тепло и хорошо, как будто нет войны…